Умер Егор Летов, RIP Опции

[traktor]

Егор Летов сегодня ушел из жизни.

Игорь Федорович Летов родился 10 сентября 1964 года в Омске, и был единственным неизменным участником группы «Гражданская оборона» за все годы ее существования с 1984 года по настоящее время. Последний альбом группы, «Зачем снятся сны» вышел в прошлом году.

По сообщению представителя лейбла Solnze Records Олега Тарасова в его личном дневнике, 19 февраля, в своем доме в Омске скончался Егор Летов, лидер группы «Гражданская оборона». Причина смерти пока не называется, Тарасов предполагает, что музыканта подвело сердце.




я шокрирован этим годом уже во второй раз......

[RIFF]

В Питере пройдет благотворительный концерт памяти Егора Летова

24 февраля в питерском клубе "Орландина" пройдет благотворительный концерт памяти самобытного музыканта и бессменного лидера группы "Гражданская Оборона" Егора Летова.

Весь сбор от концерта будет перечислен в Омск семье Егора.

В концерте памяти Егора примут участие:

"Н.О.М.", "Ниже Нуля" и Эльнара (Ива Нова), "НЭП", "Ля Миноръ", "СП Бабай", Дэн Дягилев, Сергей Силя Силюнин (гр. "Выход"), Юля Крыса и другие...

Состав участников уточняется.
Начало концерта в 19-00. Билет 200 р.

[traktor]

хе, группы то все свои местные...

[Гость_Nika__*]

Я была в шоке! Мне в принципе, не влекло творчество их группы, я по ним никогда не фанатела, не сходила с ума, но знала одно точно! То что пишет Летов не с чем не сравнимо! В каждой песне кипит темперамент, каждая варится в собственном соку. Ведь так происходит всегда. Существует какая-то группа, ну и пусть себе существует, а когда кто-то погибает, все вразу начинают задумываться.Этот человек достоин больше чем уважения!

[Панк_VilKA]

видела сегодня висевшую распечатку на пр. Ленина - "Памяти Е. Летова"....молодцы! есть еще люди..

[RIFF]

Концерт памяти Егора Летова в Питере сорван

В Санкт-Петербурге оказался сорван сборный концерт, посвященный недавно умершему Егору Летову. В зале произошла авария с электропроводкой, но некоторые музыканты связывают срыв концерта с политикой — часть из заявленных групп собирались участвовать в запрещенном днем ранее фестивале "Другая песня", который пыталась организовать оппозиционная коалиция "Другая Россия".

По официальной информации из ГУ МЧС по Санкт-Петербургу, в 19.37 в минувшее воскресенье поступил вызов из клуба "Орландина", где проходил концерт памяти лидера культовой панк-группы "Гражданская оборона" Егора Летова, умершего на прошлой неделе. Как выяснилось, в большом зале клуба произошло короткое замыкание, вызвавшее задымление. Около 200 посетителей были эвакуированы с помощью находившихся в клубе сотрудников милиции.

Тот факт, что большое количество милиционеров, включая автобус с ОМОНом, дежурили возле "Орландины" с самого начала концерта, навело некоторых его участников на мысль об умышленном срыве мероприятия. "Концерт явно заранее планировался к срыву,— заявил "Коммерсанту" директор группы "СП Бабай" Александр Когтев.— Никаких мотивов к эвакуации не было, концерт можно было перенести в малый зал, где был свет, не был обесточен и первый этаж клуба. Если бы не милиция, концерт бы продолжился". По мнению господина Когтева, "срыв" мог быть связан с тем, что четыре участника концерта должны были выступать на фестивале "Другая песня". Его пыталась устроить "Другая Россия" в преддверии очередного "Марша несогласных", намеченного на 3 марта. Кроме активного участника движения "несогласных" "СП Бабай", выступать должны были такие известные музыканты, как Михаил Борзыкин ("Телевизор"), Аркадий Чернецкий ("Разные люди") и несколько менее известных групп. Однако администрация "Рокс-клуба", где 27 февраля должен был пройти концерт, отказала организаторам. Александр Когтев сообщил, что сначала музыкантам объявили, будто в этот день произойдет плановое отключение электричества, но после того как группа выразила готовность привезти свой генератор, руководство клуба просто отказало в площадке.

В администрации "Орландины", впрочем, сообщили, что проблемы с электрощитком в большом зале возникают время от времени, уже не раз были случаи, когда из-за этого срывались концерты (такие случаи вспомнил и Александр Когтев), и не связывают происшествие с политикой. Авария произошла, когда готовился выступать третий участник концерта (успели отыграть "Н.О.М." и бард Александр Молочников). В клубе, однако, заметили, что приезд милиции мог быть связан с ожиданием беспорядков, так как днем перед концертом стражи порядка задержали в центре города группу собравшихся вместе подростков (примерно 80 человек), которые намеревались отправиться на концерт. "Возможно, правоохранительные органы испугались, что концерт будет политизирован,— предполагает лидер петербургского отделения Объединенного гражданского фронта Ольга Курносова.— Егор Летов когда-то был одним из организаторов запрещенной НБП (впоследствии отошел от партии.— "Ъ"), многие нацболы ходили на его концерты, некоторые были перед этим концертом задержаны".

[RIFF]

Сергей Летов: Егор жил на форсаже

Егор Летов помогал жить. Девять дней, как его нет. Но он еще поможет многим и многим.

Он приезжал в столицы из своего Омска и оглушал слушателей, вываливая на их головы очередную порцию новых песен. Иногда они казались сырыми. Словно он только вчера их сочинил, а уже сегодня пропел-проорал. Его ругали за плодовитость, идущую в ущерб качеству, чрезмерную мрачность, агрессивность. Но каждый, кто давал себе труд продраться сквозь часто гаражный звук, мат и белый стих, понимал — это поэт. Со своим, не похожим ни на чей голосом, своим болезненным и гениальным внутренним миром. Этот мир можно было не любить, но нельзя было не иметь в виду. Всегда особое мнение Летова — один из китов, на которых стоял русский рок.

19 февраля Егора Летова не стало. О его смерти понаписали больше, чем было написано о его жизни. Нас же интересовало не как он умер, а как жил. На следующий день после похорон на вопросы “МК” ответил человек, знавший Егора лучше всех, — его родной брат, знаменитый саксофонист Сергей Летов.

— Вы ходили на концерты “Гражданской обороны”?

— Если учесть, что я 5 или 6 лет играл в группе, то мне приходилось присутствовать...

— Нет, а в качестве зрителя?

— Никогда. Музыка — моя профессия. Как зритель ни на одном рок-концерте я не был с начала 80-х.

— Вы — музыкант-виртуоз, а “ГО” упрекали за то, что все их песни — на трех аккордах. Как вы оцениваете музыку брата?

— У меня очень критическое отношение вообще к российской рок-музыке. У нас все традиционно ориентировано на слово. Музыка воспринимается как аккомпанемент. Весь наш рок — это, можно сказать, утяжеленная авторская песня. Но к творчеству Игоря я отношусь очень позитивно.

— Для вас он тоже больше поэт, нежели музыкант?

— Трудно разделить. На мой взгляд, он еще и выдающийся перформер. Тут синкретическое единство — композитор, поэт, исполнитель. Лично мне его акустика кажется интересней, чем то, что делала группа. Егор ведь нот не знал. По крайней мере, до 2003 года это было так. Тем не менее у него полно оригинальных вещей, которые он сам придумал. Когда я с одной из московских групп записывал песню для трибьюта “Гражданской обороны”, неожиданно оказалось, что очень трудно скопировать его музыку, если не упрощать. У него много неожиданных аккордов, много неквадратности.

— Вы играете элитарную музыку. Популярности брата не завидовали?

— Нет. Я прекрасно понимаю, что моя музыка не может быть популярна. Русские музыку не понимают. У нас главное — песня. А для меня песня — это не совсем музыка. Но у меня всегда была гордость за брата, и сейчас она есть. Я горжусь, что он нашел свой путь. Мы очень много спорили на эту тему. Он говорил: “Как ты можешь играть в театре на 45 мест? Я бы никогда не стал”. Егор считал, что все хорошее обязательно популярно, а к элитарному относился скептически. Я с этим резко не согласен, но переспорить его невозможно. Его талант был ориентирован именно так.

— Вы много сотрудничали и с рокерами.

— Для меня игра с рок-группами — это эксперимент, возможность попробовать высокую энергию. Но на высоких энергиях невозможны какие-то тонкие вещи. В “ГО” я оказался, потому что мне хотелось помочь брату. Прошел определенный период, и я ушел. Сейчас играю очень много. Мы разговариваем в Омске, а послезавтра у меня два концерта в Лондоне.

— Чем еще брат отличался от вас?

— Мы очень разные люди. Я легко вписываюсь в любые проекты, но своими проектами, где за все надо отвечать от начала до конца, занимаюсь неохотно. Он — наоборот. Если он в чужих проектах и участвовал, то только в самом начале. Когда с Янкой, например, играл. Потом он занимался исключительно реализацией собственных замыслов. Под которые специально подбирал музыкантов. Это что касается разного отношения к творчеству.

— А к жизни?

— Мне разные вещи нравятся: читаю лекции, пишу эссе о культурной жизни, увлекаюсь кино, поэзией. У него — полная концентрация на сочинении и записи песен. Конечно, Егор был весьма эрудированным человеком, у него осталась огромная библиотека. А фонотека просто гигантская: от винила до CD. Он все это слушал, анализировал, прекрасно разбирался в музыке.

— Насколько вы были близки, ведь долгое время жили в разных городах?

— Мы постоянно переписывались. Был период, когда от него приходило несколько писем в неделю.

— Бумажных?

— Да. Мне он не написал ни одного и-мэйла. Он долго отвергал Интернет как таковой, говорил, что компьютер — от дьявола. В том числе не принимал и всю цифровую технику. На протяжении нескольких лет он отсылал мне свои записи на катушках, а я их в Москве оцифровывал. Так продолжалось до 2003 года. Потом я начал их с Наташей (Наталья Чумакова — жена Егора Летова, участница “Гражданской обороны”. — Прим. С.Ф.) обучать компьютерным вещам. После чего альбомы стали записываться с привлечением современных систем обработки звука. Группа вышла на новый для себя технологический уровень.

— Вы знали брата, наверное, лучше всех. Каким он был?

— Он довольно скрытный, склонный к одиночеству. У него интимный внутренний мир был очень велик. Это почти цитата из поэмы “Москва—Петушки”. Ерофеев пишет про Веничку, что он бесконечно расширил сферу интимного. Вот так же и Егор. С юности он любил гулять один по лесу. Сочинял верлибры и делал самиздатовские книжки. Потом приезжал ко мне в Москву и показывал их. Музыкой тогда еще и не пахло.

— А когда запахло?

— В 1982 году мы организовали “Оркестр нелегкой музыки”, брат играл на ударных, я — на духовых. Потом от Андрея Тропилло я узнал, что Рикшан в Питере продает свою бас-гитару за 100 рублей. Сказал об этом Егору, и он поехал ее покупать. Это была его первая поездка в Питер. В “Поп-механике” Сергея Курехина Егор играл уже на басу. Брат жил у меня, учился в ПТУ. Но эта учеба была для него лишь основанием, чтобы жить в Москве. Неудивительно, что вскоре его выгнали за непосещаемость. И он вернулся домой.

— Обиделся на столицу?

— Не то что обиделся. Просто к тому времени он уже решил, видимо, играть совсем другую музыку. А я как старший брат его, наверное, подавлял. Он решил освободиться от влияния. С 1984-го по 1998-й мы вместе ничего не делали. В 1996-м умер Курехин, и я очень тяжело это переживал. Примерно в то время у нас с братом снова началось сближение. Я хотел позвать его в свой проект, читать стихи. А он предложил мне поиграть с ним. Так я оказался в “Гражданской обороне”.

— Он был таким же жестким, как его песни?

— Он был разным. Жесткости в нем было много. Особенно она распространялась на людей “извне”. В семье, мне кажется, он был мягким. Думаю, к Наташе он относился с нежностью. По своему характеру он обязательно должен был быть лидером, центром внимания. Если человек ему интересен, он охотно общался, но в этом общении он был не партнер, а начальник. Если человек неинтересен — начиналась жесткость. Я часто видел его раздраженным. У нас это фамильная черта. Мама у нас из рода казаков Мартемьяновых, и Егор, видимо, пошел по этой линии. Существует семейная легенда, что мамин отец был настолько лютый и вспыльчивый, что казаки его за эту лютость задушили.

— Почему Егор жил в Омске, не переезжал в Москву, где возможностей было бы больше?

— Я его страшно пытался переманить, приводил массу аргументов. Но для него были важны такие вещи, как уединение и общение с природой. Он и в Омске-то вел жизнь почти затворника. Когда Егор родился, мы жили в центре города, в офицерском бараке, в котором раньше была конюшня Колчака. Через год мы переехали на окраину Омска, в поселок Чкаловский. И там Егор прожил всю свою жизнь... В новую квартиру они с Наташей переехали буквально за три дня до Нового года. Так что в ней он и не пожил...

Он был очень привязан к воспоминаниям. Часто ходил на могилу матери. Причем всегда один. Мы ходили вместе с отцом, а он только в одиночку. За все время мы лишь однажды были с ним на могиле матери вместе. А так в Чкаловском есть березовая роща, и вот он в ней и гулял. Большие города, тусовки его тяготили.

— Есть ли в Омске место, про которое можно сказать: отсюда начиналась “Гражданская оборона”?

— “ГО” начиналась в нашей квартире. Большая часть записей сделана там. Одно время не было барабана, и вместо него они использовали старый школьный портфель... Соседи были в ужасе, но постепенно Егор всех приучил. Концертов в Омске не давали. Больше выступали в Новосибирске, Тюмени...

— Он был богатым человеком?

— Всю жизнь прожил в хрущевке, в родительской квартире, никакого личного имущества не было, машины никогда не было. Новую квартиру в центре Омска они и то не купили, а поменяли на Наташину в Новосибирске.

— Я вот почему спросил. Записей “ГО” разошлось столько, что в цивилизованном государстве он наверняка бы стал миллионером. А у нас, видимо, все распространялось пиратами?..

— К пиратству он относился негативно, но личное богатство его не интересовало. Брат был абсолютно неприхотлив. Одевался в копеечную одежду — майка, джинсы, кеды. Новые вещи не любил. В квартире все полки сделал своими руками из каких-то бросовых дощечек. Но все они оригинально перепилены, очень красиво все сделано. При этом он был хорошим администратором: умел читать контракты, мог добиться выплаты неустойки, если концерт срывался. Я ему в этом плане завидовал. И учился у него. Для меня загадка, где он сам всему этому научился. Ведь у нас было очень счастливое детство, ни о каких подобных вещах мы даже не задумывались.

— Такая щепетильность, наверное, оттого, что даже в звездные времена концертов “ГО” было не много.

— Да, гастроли служили в основном для того, чтобы заработать денег на запись нового альбома. Обязательно всегда были выступления в Москве и Питере — они оплачивали дорогу. Потом ехали по небольшим городам. Директора группы Сергея Попкова я считаю гениальным организатором. Это он все продумывал и устраивал. На обратном пути в Москве закупались огромные сумки книг, пластинок, кассет. И здесь, в Омске, это все потом переваривалось.

— Его расстраивало, что “ГО” не показывают по телевизору?

— Это был сознательный выбор — отказ от общения с прессой. Может, когда-то его обидели. Может, не хотел, чтобы его перевирали. Или, как человек увлекающийся, боялся, что наговорит лишнего, а потом его слова выдернут из контекста и подадут как-то не так. Особенно телевидение у него вызывало ярость. Он не хотел, чтобы его показывали. Я так уверенно об этом говорю, потому что мы эти вещи много раз обсуждали.

— А кто он все-таки был по политическим взглядам?

— Взгляды менялись очень сильно и часто. “Убей в себе государство” — это анархический период, 1980-е годы. В 1993 году он стоял у Белого дома. Когда 4 октября стали передавать, что есть жертвы, я испугался. Но получилось так. Бабушки, которые там находились, стали на них наезжать: волосатики, что вы здесь забыли, убирайтесь. Они обиделись и ушли. А на следующий день произошел штурм. Но Егор был уже в Омске.

Он легко загорался новыми идеями, а потом понимал, что это не то. Брат был одним из основателей НБП. У него партбилет то ли первый, то ли второй. Но он быстро отошел и от Лимонова.

В последнее время Игорь говорил, что власть и оппозиция — это две стороны одной медали. И те, и другие играют роли. Одни — оппозиция — положительных героев, которые борются за народ, а другие — отрицательных.

— В Интернете прочитал: на могиле атеиста Летова установили православный крест.

— Крест — это недоразумение. Мы тоже все удивились, когда увидели. Просто в наряд-заказ на ритуальные услуги, кроме всего прочего, входил пункт об установке креста. На него не обратили внимания. Сережа Попков, который занимался организацией похорон, подписал все как есть. Не до того всем было.

— А разве Егор был атеистом? Он пел: “Не бывает атеистов в окопах под огнем”. Мне кажется, себя он всегда так и ощущал — “в окопах под огнем”…

— Скорее он был агностиком. Ни к какой конфессии Егор не принадлежал. Никогда против РПЦ он ничего не говорил, но и за — тоже. Он был вне этого всего.

— Вы беседовали о смысле жизни? В чем он его видел? О чем мечтал?

— Егор был большой любитель таких многочасовых бесед. Кипятился, иногда чуть ли не до драки доходило. Ему было интересно спорить со мной. Потому что в группе он никому не позволял иметь своих взглядов, а мне как старшему брату это дозволялось. Его “я” стало проявляться года с 1987-го. Он еще не спорил, но уже было видно, что часто со мной не соглашается.

Егор обладал большой личностно-эмоциональной силой. Думаю, он смог бы проявить себя не только в музыке. С 3 лет он рисовал и вполне мог бы стать художником. Но в 80-е годы, когда происходило его становление и делался выбор, общество требовало рок-музыки. Именно эта форма творчества оказалась востребована. И он ее подхватил. Много раз брат говорил, что мечтает снять кино. Ему очень нравились Рената Литвинова и Кира Муратова. Муратову он считал образцом режиссера.

— После смерти появились сообщения, что у Егора были уже инфаркты.

— Инфарктов не было. Говорят, была остановка сердца этим летом. Но его откачали искусственным дыханием и массажем сердца. Он очень больным был в детстве, постоянно болел, простывал. Кроме того, у него была недостаточность поджелудочной железы. Он перенес в детстве 14 клинических смертей. Смерть для него не была чем-то далеким и страшным. Смерть — это что-то родное, близкое, не раз пережитое. Он и от армии поэтому был комиссован вчистую. Без всяких дурок, без каких-либо специальных стараний. Это была жизнь на грани жизни и смерти. Человек жил на форсаже. Хотя по виду никогда не скажешь — высокий, сильный.

— После смерти брата какая-то его строчка крутится у вас в голове?

— Нет, ничего не крутится, в голове сейчас одно смятение. Всегда нас было двое… Спорили, ссорились, сходились, расходились... Я сейчас приехал и обнаружил в его комнате на стенах 5 моих фотографий. Он сам их переснял из каких-то газет, увеличил и развесил среди фотографий “Битлз”, “Роллинг Стоунз”, “Дорз”, обложек альбомов “ГО”...

— Значит, он вами тоже гордился.

— Наверное. Я еще не все осознал. Сейчас главная задача — отца сохранить, у него 6 инфарктов было. Он теперь один тут остается. Буду звонить ему каждый день.

[Nezvanov]

В конце тоннеля
Памяти Егора Летова

Автор: Мaксим Семеляк
Источник: Русская Жизнь
Когда гроб вынесли, началась вдруг дикая сибирская метель, хотя только что было солнце. Когда гроб зарывали в землю, выглянула радуга. Когда все кончилось, и нужно было уже что-то кому-то зачем-то говорить, его бывший (теперь уже во всех отношениях бывший) гитарист Кузьма Рябинов пробормотал: «Летов умер — что может быть нелепее?»

И действительно. С самым главным в своей области человеком, пропевшим самые сильные слова про самые важные вещи, случилось самое страшное. Кузьма как раз и озвучил совершенно детское ошеломление от случившегося — после того, сколько и как этот человек спел про жизнь и смерть, этот страшный довесок реальности казался просто каким-то необъяснимо-ненужным. Я смотрел на свечи, тихо оплывающие у гроба под музыку Love, и вспоминал наш разговор весной прошлого года перед самым выходом завещания «Зачем снятся сны». Мы сидели в Питере, в гостинице, вдвоем. Егор пил пиво и увлеченно рассказывал про эволюционные циклы. Он говорил, что бывают такие этапы, когда определенные формы жизни просто деградируют или даже гибнут, и чтобы благополучно пережить их, нужно просто затаиться где-нибудь на время, ничего не делать, пережидать, а потом выйти на новый виток. Вдруг он прервался и вздохнул: «Эх, вот как бы так умереть, чтобы потом вернуться?»

Будучи самой масштабной фигурой в местном рок-н-ролле, Летов совершенно не стал всеобщим любимцем — я говорю не об исторических неприятностях с КГБ и не о продолжительной информационной блокаде в девяностые годы, но о той прыти, с которой «Гражданской обороне» противилось местное культурное сообщество. На моей памяти мерзостей о Егоре Летове было наговорено чуть ли не больше, чем обо всех здешних рокерах вместе взятых (да и сейчас, несмотря ни на что, продолжают говорить — в охотку, с хохотком). Это убожество, это фашизм, это коммунизм, это безответственность, это непрофессионализм, это дурдом, это никуда, это ни в какую — Господи, сколько же раз я слышал эту ахинею в своей жизни! Причем от самых разных людей — вплоть до его непосредственных вроде бы соратников.

А он просто занимался своим чудесным ремеслом в рамках бесконечно уязвимой для чужих взглядов традиции — назовите ее визионерской, психоделической или попросту поэтической. Прочтите, если угодно, последнее слово с большой буквы. Это не слова благодарности или экзальтации, просто он на самом деле был из ТАКИХ. Человек, выбранный для трансляции высших истин сколь угодно болезненного или радостного толка. Он действительно был упертым человеком, но в какие именно вещи он упирался! Он был целиком и полностью про откровения, озарения, и про вселенскую большую любовь, и про вечность за окном, и про чудовищную весну, и про свободу, и про воздушные шарики над расчудесной страной.

Есть люди, которые знают себе цену; а есть те, кто сознает, в чем их миссия. Егор был из вторых — совершенно точно. Он был настоящим творцом в эпоху прирожденных комментаторов. И музыка у него такая получалась, потому что он не просто верил во что-то, а еще и элементарно и доподлинно знал. Поэтому по большому счету не нуждался он ни в последователях, ни в ниспровергателях, ни в каком-то дополнительном признании, ни в стимулирующем наезде. Ему правда не надо было никакого телевидения. Он хотел просто спокойно делать свою музыку, осмысленность и силу которой гарантировал стопроцентно. Иногда мне казалось, что географические границы РФ были для него просто вынужденной мерой пресечения. Никогда Летов не стремился стать русским национальным достоянием, да и не смог бы в силу своей глубокой и продуманной нездешнести. Ему вообще, по моим наблюдениям, было здесь не слишком хорошо, но он сносил пребывание на русском поле экспериментов по-солдатски — раз послали сюда, значит, так тому и быть. А вообще же он был доподлинный гражданин мира, причем той его части, где поменьше людей, а больше деревьев, животных, картин, пластинок и книг. Любил Израиль, обожал Сан-Франциско, очень мечтал хоть раз увидеть Австралию.

Настоящие важные вещи — они во всем настоящие и важные. И поэтому «Сто лет одиночества» будет единственной русской пластинкой, которая может встать в один ряд с альбомами хоть Love, хоть Патти Смит, хоть кого (берите любое имя из верхнего эшелона старой Америки). Это была абсолютно оригинальная самобытная секретная история, замышленная и разработанная на основе англо-американской психоделии и гаражного панка. Последний альбом Егора посвящен памяти Сида Барретта да Артура Ли, которых он пережил совсем ненадолго. А вот самому Летову никто из местных не посвятит такого альбома, потому что никто здесь больше не знает, как такое делается, а секрета он не оставил. Летов действительно не оставлял следов на снегу, а без следов на снегу в национальные герои обычно не записывают.

Последний раз он позвонил за несколько дней до смерти. Он был очень грустным и усталым перед Новым годом, пожаловался, что не будет больше ни записываться, ни выступать. И вдруг — совершенно счастливый голос, смех отдохнувшего человека, разговоры о планах. Окончательно договорились делать книгу диалогов, которую придумали еще три года назад, но все руки не доходили. Напоследок он попросил меня купить ему в Москве американский сборник Fading Yellow — волновался, что его раскупят. Он как никто умел радоваться какой-нибудь старой и неведомой записи из шестидесятых.

За свою жизнь он пропустил через себя такое количество дико напряженных и указующих то в дебри, то в эмпиреи песен; так много времени пребывал в состоянии абсолютного эмоционального раздрая; выжал из себя столько густой ошеломительной энергии, что единственное, чего ему можно было желать после всей этой «работы в черном» — это самого обыкновенного комфорта. И я рад, что под конец жизни этого комфорта стало больше. Он стал слышать больше осмысленных слов благодарности, а не только пьяные вопли подрастающих панков. Я рад, что он поел в хороших нью-йоркских ресторанах. Что он поиграл на хорошей гитаре. Что он попел, наконец, в нормальных концертных залах и клубах, а не только в окраинных кинотеатрах, предназначавшихся под снос. Что он поездил по своей любимой Калифорнии. Что он умер в хорошей новой квартире.

Сказать по правде, я не нашелся, что сказать на похоронах, не знаю, что написать и теперь. Я только все время думаю про историю, с которой все, собственно, и началось. Мне было пятнадцать лет, и я ехал куда-то на метро. Нужна была красная ветка. Я вышел на станции «Площадь Свердлова» и потащился по длинной трубе перехода в сторону «Проспекта Маркса». Я шел, а какой-то парень на весь переход горланил песню — в те времена у уличных музыкантов еще встречались неплохие голоса, не то что сейчас. Я никогда до тех пор не слышал песни «Все идет по плану». Собственно, и тогда я услыхал всего пару куплетов в не пойми чьем исполнении под убогий бой гитары. Но даже и в таком самопальном варианте все сработало. Я не успел понять, что произошло — меня пробрало столь сильной, сладкой и солнечной вибрацией, что я просто позабыл, кто я, куда иду. Непонятно было, зачем все вокруг, но радость была такая, что едва не лишился чувств. (Как я много позже обнаружил, похожий эффект описан в «Голубом периоде де Домье-Смита» — чтобы не городить лишних слов, отсылаю вас к нему). Строго говоря, университет мне уже был не нужен, потому что я теперь знал вещи поважнее.

Когда много лет спустя Летов спел: «Х.. на все на это — и в небо по трубе», кто-то написал, что он имеет в виду крематорий. А я пребывал (и сейчас, признаться, пребываю) в странной уверенности, что воспета как раз эта труба-переход между давно переименованными платформами «Площадь Свердлова» и «Проспект Маркса». С пятнадцати лет, что бы ни происходило в жизни, я неизменно чувствовал у себя внутри эту солнечную вибрацию, многократно усиливающуюся от прослушивания тех или иных альбомов «Обороны». Я словно бы все еще топал по этому переходу в сторону «Проспекта Маркса». А 19 февраля 2008 года я понял, что этих звуков во мне больше нет, и переход — он кончился. Летов мне однажды высказался в том духе, что не стоит преувеличивать важность алкоголя, музыки, книг, фильмов и прочего допинга в достижении чего-то действительно важного — они только подручное средство. С их помощью, говорил Егор, ты на другой берег перейдешь, а дальше — сам. Дальше — пешком.

Его музыка вела меня почти двадцать лет. А теперь придется самому. Пешком.

Сообщение отредактировал Nezvanov - May 3 2008, 10:26

[eRMAк]

30го марта 40 дней.Чебоксарские группы в Фанаре будут играть трибьют.Приходите.

[AgatA]

30го марта 40 дней.Чебоксарские группы в Фанаре будут играть трибьют.Приходите.

Будьте любезны, дайте более подробную информацию.

[eRMAк]

Будьте любезны, дайте более подробную информацию.
[/quote]
пока могу сказать точно только то,что концерт будет.Точно будут играть БУиНапряг,и еще групп 5-6..не помню кто именно..врать не буду..все играют от 2 до 5 песен..насчет времени и билетов сообщу позже..

[AgatA]

пока могу сказать точно только то,что концерт будет.Точно будут играть БУиНапряг,и еще групп 5-6..не помню кто именно..врать не буду..все играют от 2 до 5 песен..насчет времени и билетов сообщу позже..

Обязательно схожу
1) Егорушку почтить
2) будут играть такие группы, особенно БУ

[eRMAк]

Обязательно схожу
1) Егорушку почтить
2) будут играть такие группы, особенно БУ

передам эти слова Сашке Бункеру. Ему приятно будет..он ща дома с температурой валяица..

[RIFF]

Егор Летов умер, отравившись алкоголем

Бессменный лидер культовой рок-группы "Гражданская оборона" Егор Летов умер от острой дыхательной недостаточности, развившейся от отравления алкоголем, сообщила РИА Новости старший помощник руководителя следственного управления следственного комитета при прокуратуре РФ по Омской области Екатерина Павлова.

[RIFF]

Представитель «Гражданской обороны» опроверг информацию о причинах смерти Летова

В связи с появившимися в СМИ сообщениями о смерти Егора Летова от алкогольного отравления контент-менеджер сайта «Гражданской обороны» Дмитрий Синдицкий, официально представляющий группу, сделал официальное заявление для портала «Наше.Ру».

В его заявлении сообщается: «На данный момент у родственников Егора нет на руках никаких результатов проведения судмедэкспертизы, соответственно и обсуждать нечего. Неясно, почему вдруг сложилась совершенно нездоровая ситуация в связи с непонятным объявлением прессе. За длинным определением должности г-жи Павловой скрывается простое содержание - пресс-атташе облпрокуратуры. Откуда в нужный день и час у нее под рукой оказалось дело с заключением экспертизы, почему она что-то озвучивает прессе прежде родственников и без их спроса и разрешения? Еще раз повторю, что на данный момент никто эту бумагу не видел.

Хотя родственники тоже ждали результат, чтобы узнать причину смерти! Егор умер во сне. Острая сердечная недостаточность была предварительным диагнозом, озвученным врачами официально. И, собственно, осталась одной из причин смерти, так как у Егора она была. Но, разумеется, про пять инфарктов, приписанных Егору якобы со слов Натальи Чумаковой - это абсолютная чушь. Вдова Егора вообще никому интервью не давала. А дальше желтая пресса продолжает свои домыслы и выдумки про паленый алкоголь и т.д. и т.п. К слову сказать, в последнее время Егор выпивал, как все нормальные люди, и совершенно не собирался умирать.

Действительно – скоропостижно скончался. Какая-то трагическая нелепость. Но то, что сейчас творится в прессе – это необъяснимо. Либо кто-то не ожидал ТАКОЙ реакции на смерть Егора и решил так приземлить поэта. Либо это следствие того, что все мы живем в таком вот обществе… Журналисты уже достали директора группы Сергея Попкова своим некрофильским любопытством. Любая смерть, и эта тоже - от остановки сердца. Сейчас абсолютно точно можно закрыть раз и навсегда одну тему - не было никаких рвотных масс, следовательно, не было аспирации ими.

Тому есть свидетели, а не какие-то “очевидцы”. Этот бред распространяется СМИ по цепочке, все копируют друг у друга. Хотя это просто обыкновенная сплетня. Когда на руках у родственников будут результаты судмедэкспертизы, мы дадим официальную информацию на сайте».

[RIFF]

40 дней со дня смерти Летова почтили в центре Омска

В минувшее воскресенье в Новосибирске прошла акция, в ходе которой около 150 поклонников бессменного лидера культовой рок-группы "Гражданская оборона" Егора Летова в сороковой день со дня его кончины почтили память музыканта.

В течение двух часов в Первомайском сквере в центре города звучали записи песен "Гражданской обороны", каждый желающий в микрофон мог высказаться о Летове и его творчестве. Поклонники слушали музыку, и разместили два баннера. На одном были фотографии Егора Летова и его биография. На другом каждый желающий мог написать несколько строк в память о музыканте. В ближайшие дни баннер будет размещен на фасаде здания в центре Новосибирска, сообщает РИА «Новости».

Организатор акции Тимофей Тамбовцев, представитель Новосибирского союза коммунистической молодежи сказал журналистам, что у мероприятия нет никакого политического контекста.

«Мы просто собрались здесь, чтобы почтить память поэта и музыканта», - сказал Тамбовцев.

[Nezvanov]

Егор. Поперек и во имя

Автор: Олег ("Манагер") Судаков
…дыра первого слова, как отёк в глотке. Поздно и незачем. Тикает обратный отсчет на годовщину, судмедэксперт описал химию тела, кто-то заяснил статьёй, там наградили железом. А он стоит рядом и усмехается на человечину ритуала. И я туда же, чего нам еще? Проявился на девять рядов – лавина песен, концертов, интервью и фото. Строки текстов расходились афоризмами, помогая разрубать бестолковое и соединить на драйве. Так и есть, «Гражданская Оборона» – и феномен, и яркий осколок великой эпохи. Наотмашь явился, нежданно оборвал. Давай, друг, давись – почему сейчас: случай или судьба? Лишь помутнение и грусть. О-о, пошли мы все на… В башке путаются строки, споры и комья воспоминаний. Какая разница – припечатал надолго.

От трех поколений вздрогнули, враз осиротев и поникнув. С художника спрос втройне, но и поклон уважения – до земли. Горе резко смахивает пафос, и плевать на слог и приличия. От чего парил, то и душит, а капли тоски разъедают долбаный опыт, нашептывая о неизбывно-счастливом. Не будет больше подсказок: любимый названный брат прикрыл дверь, отошед в фееричную даль. Вчера многие на него кривились, цепляясь за слово или завистливо шипели, назавтра – покаются и растиражируют взахлёб. Мифы – неизбежная плата за успех, а мне проще – видел от истока, стоял «da capo», провожал – «in fino». Все было по-другому, вовсе и не так…

В далеком 84-ом знакомые дивились: резкий, странный, умный – как перст посреди толпы. Когда пел, то ускользал, если говорил – ближе не бывает, а всё манило послушать вновь. Однажды стереотип разрывало бомбой, мир рвался бумагой, обнажая невесёлую механику бытия. Безобразно грязно и ослепительно прекрасно, доступно и невыносимо незыблемо. Пелена сползала и каждая строчка словно твоя. Хотелось кричать, что-то говорить, распирало изнутри, а повсюду – праздник, фейерверк и армагеддон. Если не инициация, то полный пробой на обмен разумов. Протыкаешь небо с размаха, а там такое – и слово на губах вязнет, и звезды как слово. Увидеть мир иначе, перевернуться и устоять, вскрыть сознание, услышать хлопок одной ладони, и – к сверкающим основам через вонь исподнего и бытейскую суету. Сразу и напрямик, без стеснения и огляда. Почти нультранспортировка, а он как поводырь племени одиноких и гордых, придавленных, но не смиренных судьбой. Отсюда пляшут ноги феномена.

Наверное, не учитель он, но из песен выпирало: поделись и передай другому; смотри, как вижу, но распахни себя сам. Кого знаю – все обновились, скинув шелуху стандартов и манерную ересь самости. Вдруг видишь его глазами, и если была в тебе золотая жила, с треском выходила на свет. Не всяк сносил, кто-то обезьянничал, а кого-то сминало до запоя и дурости. Не его вина – выхлоп откровения надо еще выдержать. Он тоже терпел – ГБ и крейз, утраты и хомут лавров, но катилась по стране волна прозревших, расцветая в благодарных друзьях и ошалевших фэнах. Вместе шуровали через странный огненный брод – без войны, но с чувством боя, утопая в фальши реализма, но двигая к суше, где всё настоящее, и можно во весь голос среди своих, где иллюзия прорастает в осязаемую явь.

Отчего здоровые мужики сглатывали комок на исходе февраля? Разрыв, не к месту и под дых. Вспомнилось, как проламывал скорлупу, перемахнув свой Рубикон, и неважно куда, важно – с чем, а многое – от него. На миг он склонился к твоему лицу и улыбнулся на прощание. Не ко времени, ведь столь смачно продвинул весомость слова поперек патоки продажной попсы и копирайторов чужих заслуг и находок. Перемоловшие боль в надежду часто уходят поодному, но достойной замены не прибыло, оттого потеря масштабнее и злей. На божницу не сажаю – никто не совершенен, но мерю по следу в сердце, влиянию и звонкому переходу через жизнь.

Ждут подробностей, деталей, аховых моментов, а толку? Потешить чьё-то эго или обрадовать выпуклым фактом. Что-то изменит или развернёт носом против ветра? Пустое. Год спустя кто-то соберёт в цветистый фолиант, переврет половину и наделает ляпов. Паскудный удел доброхотов оживлять после смерти, нагоняя ушедшее и путаясь в амбициях и гонорарах. Хочется за его горизонт, да штанины рвутся, вот сквозь ту прореху и будут разуметь. Нет бы, послушать песенку, почитать интервью, втиснуться в биографию и насильно раззявить очи, исторгнув все эти пряники лояльности и пришибленную терпеливость. Эй – хрустни коконом, выпрыгни из кожи, и пускай полкрыла освободишь, но сообразишь и радугу за плечом, и какое коленце выкинуть. Махом приосанишься, и всё разом на место встанет.

Были разговоры, что раньше протест был, а ныне от политики отошёл. Да, ни на йоту, как воевал тоталитаризм – от власти он, в умах или эволюции – так и не отступил, но с годами брал очередной уровень, расширяя охват земных реалий. Чем выше, тем виднее, а снизу – свой нос как мерило. Метафизика насмехается над конкретикой – и размер заужен, и смысл суетливый, но орава от демократии вгоняет его в антисоветизм очередным могильщиком коммунизма. Идиёты – система меняет лишь обличье, пряча беспутство под мякотным лозунгом. Ныне или тогда – одна суть: за свободой похотливое лицемерие, а в мозгах – мишура фраз. И в партии был, и в русский прорыв ходил, и с колен призывал встать. В ладоши-то хлопали, а все бочком, по стеночке, а как осатанели от денег – в одной руке концертный билет, в другой – оптовый прайс. Кабуки-срам, хоть наизнанку вывернись.

В 88-ом со сцены заявили – мы коммунисты, и «Коммунизм» создали не в эпатаж, а зарубил КГБ концерт в «Юности», так от идеи ректор распахнул новосибирский универ. В вестибюле зал, на лестнице сцена и запреты побоку. Вот это и был коммунизм, но слово так истрепали, чего мусолить еще? Не буквы же – состояние души, когда всё возможно и зашибись. Под миллениум тьма наползла, впору зубами взвизгнуть, но сник народ, лишь ворс на загривке шевелится. Что остаётся – прикрыть мечту и защищать, сколько сдюжишь, а имеющий уши не проморгает. Он не смирился и выплеснул «Звездопад», чтобы помнили эпоху, когда наивные и отчаянные на одной вере в счастье пробивались туда, где никто еще не умирал.

Наметил себе берег родины и ушел крейсером на боевое дежурство, только море пенилось. С кем оборонять, когда оппозиция как простипома в кремлевском соку? Что ни персона, то насмешка, на пупах крутятся, а на дело – ни в какую. В одиночку пришлось. И перегруз давил, и томило, но до последнего твёрдо шагал по своей вечной весне. Теперь препарируют – не протест, а прямое действие, активный перфоманс. Можно и так приколоть, вся цивилизация – взаимный гербарий, но не дробится непрерывность, и аппроксимация не круглит небо. Впрочем, пусть ищут по краю снежинки: много не объяснят, но кто-то посмеет выпрыгнуть наружу и откроется ему.

Говорили о суицидах и чьих-то смертях, намекая на агрессию, мрак и безбожие – в виноватые записывали. А за Ходынку или Ленский расстрел царю отвечать? А ныне – в квартале от Лубянки киллер не редкость, грабеж как процедура, и жизнь – на целковый не тянет. Типа чепуха и нет виновных? Без сленга скажу – пустой базар и дрязги. Без сомнения он верил, иначе не вытянуть четверть века на износ да через шершавые прелести рока, и всё время – на пике. Понимал, что скрыто по ту сторону, из любой строки отсвечивает. Безобразие вокруг до нас сделали, но умиляться на цветок или птаху, если леса под корень и охота на истребление – как-то цинично.

Наш мир красив и за него стоит бороться, оттого в сумраке хранишь огонь внутри. Можно выгореть, а можно засиять, и сколько отмерено – неважно. Всё стоит внимания, но один славит, что нравится, а другой – что должно, и в первую голову – о главном. Тяжко в мясорубке, но перетерпишь этот тоннель – и цветок расцелуешь, и к деревам припадешь, и за котенка встрянешь, как за друга. Тогда будет по-настоящему, потому что – изнутри.

Продираясь через наш изврат и хлюпая по жиже благоразумия, силу-то черпаешь в свете. Иначе не пройти, не сунешься, вообще не заметишь. Не за кайфом на концерты народ валил и рубился. Это хэви-метал электризует рефлексы, а здесь – по новой проживали, тяжело ли, горько, но сотрясали сознание. И оседало путное, и заглядывали в даль, и легче дышалось. Чтобы не как страус в песок или под корпоратив, а выдержать где-то маленькую битву. Звучит громко, но иначе не скажешь. Магнетизм текста так протаранивал, что прорывалось что-то извне, и убегала земля, и летишь далеко-далеко. Ни грана черноты, злобы или агрессии – ослепительная сила и порыв. Так очевидно и просто, если, конечно, самолюбие перешибешь смелостью.

Непонятно было одно – как Г.О. устроила форменный фурор, опрокинув правила шоу-бизнеса и не отступив от своего? Проект был успешный, но без поддержки и вливаний; радиоэфир молчал, а четверть страны на слух узнавала омскую аббревиатуру; ни клипов, ни теле-показов, но его лицо с футболок и постеров, как символ. Концертные промоутеры охотно шли на контакт, наверное, неплохо имели, и что с того? Люди хотят его слышать, покупают много билетов – вот и весь коммерческий привкус, а он и пальцем не шевельнул, чтобы капнуло больше. Творил, радовался и любил. Вдрызг и брызг и не сорвался, значит, был прав.

Любой музыкант не против, когда не покривил в слове, а ему – по достоинству. Деньги еще никто не отменил, и по тупому – в них мера признания. Москва давно капризна до музыки, но в Горбушке полный биток, а этот ДК повидал не один десяток музыкантов с мировым именем. Собрать пару тысяч – любой группе почетно, но в полном вакууме официозного формата, только вскинуть руку и нагло гаркнуть – панки, хой! А когда майский Billboard выкатил ГО центровым материалом, открыто уравняв с The Doors, стало ясно – талант признали и смирились с необъяснимым фактом мощного присутствия.

Была у нас такая присказка – застолбить место в вечности. Это когда удавалось нечто особенное – убойную песню выдохнуть или лихой поступок сотворить. Для вечности площадь как фикция и мозгами не осилить, но мы попирали релятивизм материи – кому-то с пятачок выпадало, а кому-то кубарем кататься по дивному полю. Даже навскидку – он «отмерил» десятки квадратных километров, и будет где разгуляться в отвоёванном ином. Там-то все будет правильно, но здесь – ежедневная проверка на излом и задачка с твоим неизвестным, а из тупика всего два выхода наружу. Будешь по правилам, заплутаешь в «Замке» от Кафки, а поперек – словно камень с души, лишь прими решение да скинь напяленные приличия. Любой знает, куда влез и почему лямку тянет, но в ловушке долго не трепыхаются: сначала потеряют лицо, а после маразм за здравомыслие примут. Собственно, про это и пел, да и жил, будто из песен вышел.

Была у него черта – умение прощать. Не потому что замирились или там, за давностью, а когда сумеешь преодолеть гадость. Непросто это, но перевернешь себя, вывернув ложное, и он идёт навстречу, словно и не было ничего. Верный подход, иначе один путь – в отшельники, ведь все под прицелом уродства и однажды постыдно срываемся. Обычное дело, но душевный долг надо закрывать по-любому, ибо лишь умение оправиться и не возроптать обуздывает зверя внутри. Вроде просто, а в жизни не часто, но кто ведает, во имя чего бьется с худым миром, разом забывает раздор, оказавшись плечо к плечу на переднем крае.

...В эту весну я всё думал – надо ли писать? Сказать трудно, смолчать – нечестно, отложить «на потом» – еще глупее, а в голове телефонный разговор за неделю до исхода. И прострелило – да, после стольких лет просто обязан. Вновь день похорон, ясный и чистый, а как выносить – пошёл снег, потемнело, и взвыла метель. Шапки срывало и глазам больно. Бурно пришёл, бурно уходил. Когда-нибудь неуловимые мстители настигнут и нас, но лучше успеть выяснить, зачем снятся сны, кто за нами наблюдает и когда сияние обрушится вниз. С ответами спокойнее, чтобы не зря штурмовал вражьи бастионы и сочные тайны, чтобы итоговая черта была отчетливой и жирной.

Затерявшись на периферии какой-то галактики, мы до сих пор не знаем, откуда явились, куда уходим и зачем ненавидим под оглушительную проповедь любви. Тысячи лет войны, неизбежного прогресса и яростного противостояния. Бесконечный бунт ради свободы и нескончаемая жажда подавлять и править, а на стыке – поиск заветной дверцы вовне, где разноцветные пространства, чудесная беспредельность, новая земля и непрерывный калейдоскоп. От века одиночки неистово прорывались сквозь безразличие большинства, рабские правила и материализм желаний, оставляя идущим следом – истории, книги, песни, картины.

Егор вышел из этой расы первопроходцев, он уверенно вбивал свои плиты в дорогу за горизонт, отозвавшись на титанический труд пришедших ранее, но, как и многие из них – внезапно оказался с другой стороны необъятного здесь и сейчас…

12 апреля 2008 года
г. Новосибирск
Информация взята тут

[Nezvanov]

Юрий Шевчук. Памяти Егора Летова

Автор: Алена Вислякова

Источник: приложение к «Weekend» от 04.04.08

Очень сложно сейчас говорить, конечно. Так часто бывает, когда оставляет нас хороший человек, художник, и начинаются сразу всякие разговоры, начинают по всем углам о нем стенать, посыпая пеплом волосы — столько раз мы уже это все проходили…

Не могу сказать, что мы с ним дружили. Меня просто грело то, что он есть! Меня грело то, что человек дошел до предела, до упора, и какие-то границы, рвы какие-то, бездны — он до них дополз, долетел… И себя я с ним никогда не пытался сравнивать, потому что искусство — это не спорт, и нужно быть единственно необходимым и неповторимым. Я более лиричен, мне кажется — он более резкий был человек. У меня же другие штольни, другие шахты, другие коридоры и другие пространства, но то, что мы в одном поле, «русском поле экспериментов» — я всегда это чувствовал.

Помню, как состоялась наша первая встреча… Был такой рок-десант в Крыму, куда приехал как-то весь наш рок-клуб — целый десант ленинградского рока — во главе с Костей Кинчевым, с «Алисой», с Мишей Борзыкиным, Рикошетом… Петя Мамонов выступал — из Москвы тоже были ребята — очень много было людей! Жили мы в Крыму в какой-то общаге на матрасах, купались в море и играли концерты. Егор Летов пришел к нам как раз во время нашего концерта на двоих с Петей Мамоновым. Я помню это ощущение весеннее такое: он был молод, глаза горели, очки сверкали, кулачки чесались — очень хорошее впечатление тогда от него осталось. Мы много говорили о поэзии, о рок-музыке — теплый такой разговор получился… Конечно, потом мне уже был немного не по душе некий его радикализм плакатного свойства, с чем-то я не соглашался, безусловно. Но мне Егор Летов намного ближе, чем некоторые группы, которые я называю группы «Брат-2». Он был очень искренен — и в прорывах своего сознания, и в своих заблуждениях, и это было хорошо видно и слышно. Летов мне нравился потому, что он думал о серьезных вещах, о которых думают настоящие художники — о мире, о личности, о бытие.

Его альбом «Сто лет одиночества» я считаю просто гениальным — он стоит у меня на полке рядом с Моррисоном и Башлачевым, и я часто его переслушиваю. А саунд какой! Настоящий панк, когда ржавым ножом по стеклу… Это все было очень честно, никакого заигрывания ни с кем, такая обнаженность во всем, очень мощно. Для меня он всегда был той крайней чертой, границей свободы, далее которой уже, наверное, полный беспредел! Это такое зияющее черное и сверкающее белое, абсолютная погруженность и внимательное отношение, сочувственное проживание с этой грязью жизни и прорыв в какие-то духовные небеса, вершины. Тьма и свет — вот что такое Егор Летов. Удивительное творчество на разрыв аорты, как писал Мандельштам, кажется. И то, что он погиб — «порвало» его, конечно, потому что было много чувства, сердца, какого-то несогласия с этими законами Князя Тьмы, который правит на этой земле нами.

Егор был неудобоварим, несъедобен, не вкусненький такой пирожок с мясом — он был настоящий, каким и должен быть рок-н-ролл. Очень хорошо он крикнул в середине 90-х — как раз тогда, когда многие не знали, как себя вести: кто-то пошел в гламур, кто-то пошел в сторону корпоративничков, кто-то начал двигаться в унисон с попсой, кто-то ушел в глухое пьянство и такой интеллектуальный аборт, начал себе делать духовное харакири. А Летов тогда мощно сказал своим творчестовм: «Ребят, вы что, опухли, что ли?» Он в то время как раз и удержал на своих худых плечах тот рок, который мы знаем и любим, тот самый «рок протеста».

Что есть рок-музыка? Для меня это не Чак Берри или Литтл Ричард и даже не Джимми Хендрикс, в конце концов. Рок — это совершенно другое. Это крайняя степень свободы, какой-то безумной энергии и духа! Это не просто какая-то музыкальная форма типа «буги-вуги каждый день» или ночь — чушь это все для нас, для россиян. Для нас это татаро-монгольское нашествие, это Киевская Русь. От язычества до Крещения, от Ивана Грозного до Второй Мировой войны — вот что такое рок для нас! Поэтому говорить и петь об этом со спокойным выражением лица и ровным отстукиванием времени сердцем невозможно. Каждый концерт должен быть как последний, иначе это ложь, брехня и вранье! Вот это и есть наша рок-музыка, наш рок. И таким было творчество Егора Летова. Самый бешеный, наверное, был в русском роке человек, самый непродажный и неподкупный. Вы его не могли увидеть на каких-нибудь вечеринках в «куршевелях», где пляшут некоторые наши коллеги голые на столах. Он был очень принципиальным человеком! Концерты «Г. О.» — как строчка в его песне: «вечная весна в одиночной камере». Где-то он и сам был этой вечной весной, но в одиночной камере.

Его везде запрещали. В совсем недавние времена его вообще не было в эфире, и я помню, как мы пытались что-то сделать. Я ему звонил, предлагал сделать интервью — были еще некоторые возможности. Он тогда отказался и, на самом деле, правильно сделал, потому что нашу передачу о рок-музыке тоже не показали, в итоге: мы ходили на многие телеканалы, но это уже все было неформат. Егора не крутили ни по радио, ни по телевидению, потому что в нем эти все акулы шоу-бизнеса, все эти серые людишки чувствовали истинную опасность — опасность той настоящей свободы, которая была в его творчестве. Естественно, что настоящий протест, настоящий рок заменили какими-то суррогатами, разными матерщинниками беспонтовыми, маргинализировали этот протест, вбили его в помойку обычную и дали обществу этот суррогат, эти «блинчики» — и все! Это ужасно, на самом деле, но власть наша так поступает. Хотите протест? — Пожалуйста! Человек матерится, и это уже называлось протестом. А где тут протест? Егор был выше этого, хотя он использовал нецензурную речь в своем творчестве. Я против этого всегда, если честно, и себе, как человеку верующему, этого не позволяю, но в его песнях и стихах часто это было достаточно гармонично, потому что он доходил до грани, до черты. Были вот раньше на Руси юродивые — в 15-16 веках особенно был самый значительный «взрыв». Юродивые говорили очень мощно и правдиво, при этом грубо и грязно, языком площадей, но говорили о самом настоящем — Егор был как раз таким. Это был, наверное, последний юродивый нашего времени. Он был похож чем-то на Джерри Гарсиа, который часто ночевал под мостом, даже имея какие-то деньги, но его это особо не волновало. Ничего материального — все это для него было тленом и ржею, как в той молитве. Егор был не то чтобы панк, не то чтобы изгой — он был духоборец, боец духа, это было для него главным. Он очень чисто жил.

Это был самый неистовый поэт, самый не ангажированный никем и ничем. Его творчество было совершенно независимым, для него не существовало ни государственных, ни творческих, я думаю, ни моральных авторитетов, так же как и для молодежи альтернативной, которая его обожала и слушала, и я думаю, будет еще долго слушать — это наше будущее, которое еще только родится. Моррисон, Башлачев, Егор Летов, Виктор Цой — они на наших полках. Эти кассеты и диски, эти слова и музыка, эти песни ржаветь не будут никогда! И главное, что в них — это дух, конечно. Это все уже замечательная классика, которую будут открывать для себя новые поколения неуспокоенных и несогласных, которые будут черпать оттуда дух, будут «прикуривать» от этих песен и жить и рубиться дальше. Это музыка несогласных, не гламурных людей, музыка людей ищущих, во многом, маргинальных, безусловно.

Стагнация, которую сейчас культивирует наше правительство — вернее, стабильность, о которой так много говорят ныне — это смерть! Сейчас проповедуется смерть в душах, мозгах, такой покой бесконечный, и много теперь успокоенной молодежи. Я вот часто хожу по улицам пешком — наш город создан для того, чтобы ходить по нему пешком! — и много вижу молодежи с глазами «Дома-2», набриолиненной, воняющей современным парфюмом — таких лощеных молодых юношей и барышень с абсолютно пустыми глазами! Сейчас культивируется это «племя молодое, незнакомое», не страдающее и не сопереживающее. У большей части молодежи главная проблема сейчас — это отсутствие этических норм, духовных и душевых границ. Они не ведают ни добра, ни зла — время пустоты такое… Но не все, слава Богу! Есть альтернатива, есть пытливая, умная и ищущая молодежь, и она всегда будет, хотя, может быть, ее стало меньше. Произошел такой серьезный откат, настало время маньеризма, завинчивания гаечек, выдоха какого-то, но я думаю, что через несколько лет начнется новое цунами!

Когда ушел СашБаш, было начало перестройки, и дверь какая-то хлопнула тогда в эту бесконечную гражданскую войну и в телах, и в умах, и в жизни, в наших отношениях во всех. И сейчас с уходом такого большого поэта, певца и музыканта, как Егор Летов, тоже какая-то часть эпохи, какая-то часть истории России закончилась — наверное, ее самая свободная часть. Тот же хлопок дверью — и началось уже другая Россия, другая история и другая жизнь. Это очень серьезная тема: поэт и время, поэт и страна, художник и время, художник и происходящее, художник и динамика жизни. Иногда дышится в унисон с этим временем, а иногда — нет. И тогда Поэты уходят, оставляя нам какие-то маячки, чтобы думать и размышлять дальше…
источник

[CeRVuS]

Жалко(